.Er war kein Botschafter gewesen, nur ein Briefträger
(Cervantes, Bruno Frank, 1934)
...
Сотня рек бежало по его предплечьям, тысячи русел пролегло по территориям телесным, где всего 7 минутами ранее темнели самые обыкновенные поры; число в животворящей стремительности охватывающих всё тело водных токов достигало тысяч, реки сливались и размножались спустя какие-то миллиметры - и несчетные кораблики, лодчонки, судёнышки уносились течением, снабжённые не только белыми, но и многих других оттенков парусами (бледно-жёлтые, серо-зелёные, циановые, светло-рыжие, цвета капли розового испанского вина на хрупкой салфетке, яблочной мякоти, пролежавшей несколько часов в обществе дольки лимона в не очень активно проветриваемой кухне, если уступить неблагодарной необходимости перечисления). Пассажиров, экипаж невозможно было разглядеть, хотя предположить, что они таки "плыли" (отплывая, проплывая, оплывая, приплывали, а иногда и заплывали, хотя намеревались всего-навсего переплыть) - было бы логичным; иначе, к чему движение этой "армады"?Возможно, что судна были механическими изобретениями, движимыми утверждёнными волей более древних, чем сам организм, служащий для них фундаментом, созданий (или лучше сказать "умов"); возможно, предназначались они к пользованию теми, кто поставил себе задачей выбраться за пределы этого фундамента (и организма), влекомый внушённым стремлением к некому неразличающему, но почему-то чрезвычайно снисходительному "я"; возможно и то, что миролюбивый флот являлся не более, чем плодом утомлённого четырьмя стенами, тремя с половиной картинами и одним окном, воображения, а реки - лишь плоды оправления плотью естественной нужды; возможно, по руслам бежала не рыбья стихия, а субъективно истолковываемое время (вторая рыбья стихия, подобной второй, культурной коже), оттого-то и систему соблюсти невооружённому глазу в сплетениях токов было невыносимо трудно (оттого-то и предпочитало разумное начало организма, судоходной телесности, проживать и испытывать, нежели пытаться изобрести язык внутри (одного из и всех) существующих, достаточно лаконичный, свободный от фальшивой метафоричности писаний, почитающихся священными, в то же время - обратимый в любимую из форм классических и грядущих искусств, эдакий Gesamtkunstwerk тактильности.
У ног его лежал блокнот, раскрытый (первые 20 страниц, предстоящие 80); простой карандаш, ластик, точилка, кружка чёрного чая, "Толковый словарь иностранных слов" (при отчётливом понимании, что иностранные слова-то как раз нередко оказываются куда менее нуждающимися в толковании). У ног его лежали и проезжавшие по мокрой трассе автомобили (и не нашлось противоречия в том, чтобы нечто могло одновременно быть и лежащим и преодолевающим пространство); шорох шин напоминавший набегавшие по ракушнику и цветным стёклышкам волны Солёного моря, укравшего детские годы, чтобы быть похищенным в зрелости одной ложной государственностью у другой - шероховатый плеск достигал самых ушей, но никогда прежде аромата душицы, миниатюрный букетик коей плавал на поверхности не успевшего остыть до первого скромного глотка напитка, завезённого, как оповещала упаковка, из не так давно одержавшего победу в приграничном конфликте Азербайджана.
На одном плече его была роза, на другом - Сфинкс.
Одного его уха касалась пустынная глубокая песнь, предчувствие грядущей бури, другого - исполненная самоиронии мелодия, выводимая хоботком маленького кровопийцы, по неосторожности устроившегося на ночной отдых среди бутончиков одного из целебных растений, неразличимых в наступившей темноте, пробудившегося с одной только головой торчащей из омерзительно холодной росинки. И то и другое заглушалось с нелепой настойчивостью шумом от мельтешащих по сумеречным делам их владельцев и спутников автомобилей; казалось, падай снежинки с грохотом подлежащих сносу дворцов - и то было бы менее "музыкальным" явлением, не таким гипнотизирующим для ослабившего свою хватку рассудка.
No comments:
Post a Comment