"Agenda di un Impostore": Novembre 2020, Matita Perduta

.Возлюби просторы мгновенья,

всколоси их звонкую степь,

чтобы мигов лёгкие звенья

не спаялись в трудную цепь

(Волошин Маскимилиан Александрович, 1908)

...

Грязный мальчишка, взобравшись на гору на трупов, распевал пошловатые песни. Песни, подходившие более сумасбродным застольным посиделкам выбравшихся на каких-то пару часов из лесной чащобы следопытов, нежели желтоватой мальчишечьей физиономии с выпачканными наворованной шелковицей губами, щеками, шеей и даже лбом. Лбом, достаточно высоким, чтобы одинокий музыкант, призванный к уборке трупов вместе с крестьянами и ранеными солдатами, оторвавшись на минуту от работы, мог ожидать большей изобретательности в выборе рифм от безусого рапсода.

Трупы сваливались в три традиционных горы, каждая из которых была вершиной получавшемуся треугольнику. Треугольнику, редкий в эту пору года журавль наблюдая каковой, мог бы прийти к заключению, что деревня, не считая одного самого высокого строения, полностью заключена в границы геометрической фигуры.

Зданием, оказывавшимся за пределами, был постоялый двор или гостиница, названная "Треуголкой". Именно треуголку на голове носил её первый постоялец, а легенда гласила, что это оказался сам император в его доимператорские годы. Годы затем потребовались владельцам и служащим гостиницы, чтобы не скомпрометировать себя пособничеством самодержавию и опомниться после Его Легендарного Величества. Величества, низвергнутого буквально на тринадцатый день восшествия на престол - на следующий после провозглашения себя императором, буквально с первыми лучами ноябрьского светила, когда треуголконосец и шагу не успел сделать в сторону тазика с родниковой водой, издавна предназначавшейся к приведению всевозможных величеств в приличный вид.

Музыкант, возвращаясь к работе, продолжал время от времени отпускать задумчивый взоры в сторону горы трупов и сидящего на ней мальчишки. Мальчишки, одетого по последней моде двора, знатоком которой только и мог быть из всех присутствовавших один музыкант. Музыкант, проводивший до трёх выступлений в неделю в богатейших домах имперских земель. Земель и собственности, не считая инструмента, лютни, по слухам, зачарованной, лишённый, он вынужден был отправлять большую часть своих заработков на погашение отцовского долга. Долга, перешедшего ему ещё от прапрадеда, проигнорированного дедом, гедонистом-духовником, сведшего раньше времени в могилу обоих его, музыканта, родителей.

Одежда мальчишки была дорогой, но замаранной, измятой, местами разодранной до неузнаваемости. Возможно, именно неузнанным и желал оставаться мальчишка. Мальчишка, верно, и взобрался на гору трупов для того только, чтобы одежда его пропиталась этим букетом из чужих жизней, испускаемых не успевшими ещё начать разлагаться тел.

Три описанных горы трупов предполагалось сжечь.

Не потому, что сожжение было безальтернативным вариантом, поскольку закапывать тела стало негде, а ветер благоприятствовал, дым от горящей плоти уносился в сторону от деревни, развеивался над хвойным лесом. Лесом, из которого около трёх седмиц назад и явился мальчишка, обессилевший, голодный, с расцарапанным лицом и руками, ведомый бредущей перед ним волчицей. Волчицей, ставшей жертвой неблагодарности местных жителей, признавших в ней ту, за кем давно велась пастушеская охота. Охота пастырям была публично огласить наконец-таки "козла отпущения", признав все преступления за благородной волчицей. Волчицей, гибель чья "принесла свои плоды" в глазах невежд, купцов и зажиточных крестьян, поскольку волчьи стаи, прознав о подобном обращении с одной из наиболее заслуженных их особей, предпочли привселесно вывыть и выскулить межвидовое порицание, после чего переместиться на время на менее людные территории.

Так вот, горам, выросшим из растраченных человеческих усилий, должно было гореть по той причине, что в здешних краях запах дыма считался, если можно так выразиться, деликатесом.

...

Попытка описать однажды пережитое неизменно переживает провал, и только смиренное принятие (уступка) неминуемого фиаско как крайнего из возможных успехов способствует сохранению характера (избежанию бросавшегося бы в глаза, вызывавшего с тем непрошеное сочувствие, надлома).

Неожиданные встречи приятны, да. Но непредсказуемы ли? Когда находишься в непрерывном ожидании, то и встречи становятся чем-то само собой разумеющимся (обращая жизнь разворачивающейся в реальном времени сказкой). Не являясь шоком, не выводя из равновесия, не вызывая растерянности, рассеянности в членах тела либо речи.

К примеру, читаешь стихотворения, сумерки сгустились, фонари зажглись, вслух читаешь, естественно, завёл привычку, никто внимания не обращает (если и обратит, то вряд ли слух соблазнён будет грамотным чтением - близким друзьям поведает о "романтической картине", оклеветав безвинного чтеца), благо, и вдруг - кот, а может быть и кошка, серое кошачье, по парапету, навстречу, будто бы проведало некими тайными путями сообщения (как в войну), что именно здесь тебя можно застать, читающий, в этот именно час.

Как не погладить? Кошачье мурлыканье вселяет уверенность, не то, что "скрашивая", но утверждая тебя в ощущении настоящего вечера как осмысленного столкновения многих факторов (и словосочетаний целенаправленно начинающихся с "п"): природных явлений, прохожих, погодных условий, поэзии, пешей ходьбы, привлекательности даже собственного отражения в редкой влаге, плавающего в принимающей форму лодочки листве, правой руки, прилагающей лёгкое усилие к нажатию карандашного грифеля на бумагу, старшей тебя на год жизни, и в конце концов, потерянный по встрече с кошачьим отродьем ("отродье" в данном случае становится ласкательным определением, комплиментом к богословскому "созданию" и литературному "существу") этот же самый карандаш.

Ещё сложнее описать то беспокойство, испытанное при виде джипа и бегущей рядом с ним псины, двигающихся в стороны места твоей встречи с кошачьим, принуждающее тебя несколько раз обернуться и где-то далеко, за несколькими пустырями-слоями возвращающейся в границы города персоны, вздохнуть с облегчением, когда джип и бегущая псина минуют идущего в обратном направлении. Кошачье, без сомнения, предусмотрело и такую возможность, державшее под контролем состоявшееся общение с человеком.

...

..как гуляющий человек, пройдя сотню шагов, не знает, что тело его сто раз падало, но всякий раз вовремя подхватывалось мускулами, так и любовники, прожив друг с другом ряд недель..никогда не подозревают, что сколько встреч, столько и измен

("В зрачке", Кржижановский Сигизмунд Доминикович, 1927)