..пора открыть свободный путь страстям даже в область метафизики
("Апофеоз беспочвенности", Шестов Лев Исаакович, 1905)
...
- Крупный мужик и очень похож на одного советского актёра.
- Простите, не видел ни одного советского фильма..
- Леонов, если не ошибаюсь, такое же благодушное выражение лица, скрывающее однако могучую волю.
- Как я уже сказал..
- Он и не приближался, не могу вспомнить, чтобы он пытался ударить или толкнуть кого-то из нас, просто защищался.
- Вы сказали "нас"?
- Да, верно. Разве я не говорил об этом ранее?
- Нет, я..
- Профессор, Вы сегодня очень невнимательны. Бессонница, так?
- Уверяю Вас, что..
- Вам надо составить и выработать распорядок дня, режим, знаете? Конечно, жизнь по расписанию - тоска непередаваемая, но это только на первых порах.
Из-за окна неожиданно громко звучит автомобильный гудок. Профессор и клиент одновременно оборачиваются в сторону звука и около минуты проводят, рассматривая оголённые ветви ноябрьских клёнов и спеленатое небо.
- Так о чём это я? О расписании, затем - нет, давайте вернёмся к моему сновидению..
- Да, это было бы мудрым решением.
- Куда мудрее с Вашей стороны было бы указать на мудрость этого решения 10 минутами ранее, однако продолжим. Леонов, Вы не против, если я буду так называть его?
- К сожалению, я не имею ни малейшего понятия, кто это, потому..
- Но у Вас же ноутбук имеет выход в интернет, Вы можете прямо сейчас, пока я рассказываю..
- Это противоречит профессиональной этике, исключено.
Профессор демонстративно опускает крышку стоящего перед ним ноутбука, отодвигает его на край стола. Мужчина следит за поведением профессора, не поворачивая головы, лежащей на приподнятой спинке кушетки.
- Вы сегодня положительно зловредно настроены, профессор.
- Прошу прощения?
- Говорю, у нас с Вами сомнительно эффективно пройдёт сегодняшняя встреча.
- Почему Вы так считаете?
Мужчина молча смотрит в глаза профессору. Последний отводит взгляд: обнажённые ветви деревьев, неплохо бы выстроить с ними ассоциативный ряд, чтобы вернуться в состояние душевного равновесия.
- В этом есть что-то специфическое - называть участников сновидения фамилиями актёров, Вы не находите, профессор?
- Нет, Герр Эймер, это широко распространённый метод в работе с бессознательным материалом.
- Как Вы меня назвали?
- Когда?
- Только что.
- Я никак Вас не называл.
- Нет, Вы произнесли мою фамилию неправильно.
- Я не произносил Вашей фамилии!
- Я не мог ослышаться, Вы сказали "ведро".
- С какой стати мне говорить "ведро"?
- Профессор, Вы отвлекаетесь. И не стыдно? За что я Вам деньги плачу?
Профессор на мгновение смущается, раскрывает было рот для объяснений, затем вдруг вспоминает о чём-то, за доли секунды брови едва не срастаются к переносице, суровый взгляд устремляется на клиента.
- Герр Эйнер, к слову о деньгах!
Мужчина вдруг начинает проявлять крайнюю подвижность, елозя руками и ногами по обитой плащёвкой кушетке, будто пытаясь заглушить укоризненное эхо, отброшенное резким замечанием профессора. Голос клиента становится почти крикливым.
- Так вот, профессор, девушка, которая была соучастницей нападения или того, что мне во сне казалось сопротивлением власти, то ли выплеснула в лицо, то ли разбила на голове у Леонова банку с мёдом!
Профессор, слегка ошарашенный сообщением, забывает о деньгах и опускается в скрипнувшее кресло.
- Так это была девушка?
- Девушка, да, но внешность её мне кажется сейчас незнакомой, или вернее, совершенно ускользает её лицо, как и одежда - последняя напоминает то ли спортивную форму, то ли боевое облачение женщин-героинь приключенческих, фантастических фильмов.
- Вы говорите, у неё в руках была банка с мёдом?
- Я предполагаю, профессор, что это была банка, но могла быть и кружка. В то же время, кажется, будто вся её рука была погружена в один большой медовый комок, который затем оказался на лице Леонова.
- Перестаньте называть его так.
- Почему?
- Это сбивает с толку.
- Чем?
- Я начинаю думать о львах.
- О львах?
Мужчина на кушетке задумчиво чешет макушку. Профессор незаметно приподнимает крышку ноутбука, одновременно отклоняясь в кресле влево, пытаясь заглянуть в щель между клавиатурой и экраном.
- Да, точно "лев". Это, вероятно, важно в "алхимии сна". Вы занимаетесь "алхимией сна", профессор?
- Нет, Герр Эйгер, я занят в основном строгими научными изысканиями.
Клиент печально вздыхает. Профессор, удалось ему подсмотреть интересующее или нет, аккуратно придерживая средним пальцем, опускает крышку ноутбука. Смотрит на умолкнувшего клиента, на маленький круглый циферблат над входной дверью, едва различая положение меток и стрелок, снова на клиента, а затем в окно. Поднимается, подходит. Ноябрьские клёны, торчащие на фоне нескольких аккуратных ёлочек, напоминают ему о нищенках, собирающихся у дверей собора в праздничные дни.
...
Чего только от страстей ожидать не приходится.
И вдруг, окажись они в среде метафизиков - самое время снять с себя ответственность.
Вы, значит, не так меня поняли, истолковали, понимаете ли, так, чтобы всё в жизни (а значит и в сфере метафизической) совершалось по обыкновению, привычно - чтобы не менять и не меняться, а только объяснять да впутывать; слушателя, зрителя, читателя впутывать в собственные запороговые перипетии (это те, которые, как прилагательное прилагающееся говорит, "за порогом" - то бишь шаг сделаешь, покинешь помещение, а перипетии тут как тут, блестят на солнышке, без запаха, а пощупаешь, так и перевозбудишься невзначай; бывает, конечно, наоборот, порог переступаешь в обратном направлении - можешь и наступить, не суть важно, перипетии не суеверные), неоправдавшиеся надежды, недостижимые идеалы, сомнения, опасения и общую органическую и социального характера озабоченность. Для примера можно взять того же Сигизмунда Доминиковича, (ярчайший?) метафизик со страстями, а без страстей - так и нет никакого Кржижановского, один, простите, жёлтый уголь.
Верхняя губа с внутренней стороны лопнула.
Ей, губе, всё одно - читаю стихотворения на морозе, припорошенный, вращаю ли нунчаками, отмахиваясь от подступившего было бытового рассудка; губа, будь она звуком, звучала бы очень тоненько, не взирая на физиологические, наследственные полноту и чувственность, и тоскливо, скрипично, однако на ум приходит колокольчик, подвешенный на удочку, реагирующий на подёргивания страдающего ипохондрией улова - а ещё ближе, колокольчик на кончике иглы, в ушко которой пытается пробраться Скарбо.
Губа и звучит более, нежели даёт о себе знать болевыми ощущениями. Напрашивается на стихотворение, видать.
...
.Пусть стёкла теряют часть своей прозрачности, зато те, кто живут за их створами, делаются чуть-чуть прозрачны..
("Москва в первый год войны: Окна", Кржижановский Сигизмунд Доминикович, ~1946-48)
Это и о зиме.
No comments:
Post a Comment