Оловянный таз. Как много было с ним связано воспоминаний! Какую роль этот таз сыграл в жизни Ли Гао! Имел ли кто из соседей его хоть малейшее понятие?
Если имел, то это было непростительной бестактностью столь настойчиво выпрашивать таз, скажем, для стирки, как и решил недавно поступить поэт-лиственник Мастер Бобо. Персона, без сомнения, заслуживающая уважения, пользующаяся особым расположением Её Семилунности.
Однако из таза теперь неизвестно каким образом вывести этот навязчивый запах того, что Западный мир именует травами. Возможно, это какой-то уникальный сорт - альпийские - но ни в одной провинции, ни в горах, ни в низинах, ни среди топей, Ли Гао не приходилось обонять ничего и приблизительно напоминавшего бы этот запах, оставляющий при неаккуратном вдохе на языке навязчивый кисло-сладкий привкус. Когда Ли Гао было 4 года, тётушка привезла с Юго-Восточных островов игрушку из мягкого пластика, одно из недавних научных достижений - материал был съедобным, однако имел сходное послевкусие, унять каковое удавалось, лишь съев кусочек мыла.
Но этот таз! Выглядя непритязательно, тем не менее, он приобрёл с годами своеобразный блеск, вовсе неожиданный для олова. И качество это Ли Гао объяснял себе одним происшествием, сведшим его судьбу с соседями, двухэтажкой и Ей Семилунностью.
Будучи студентом, Ли проживал в очень скромном жилище - перекосившаяся рыбацкая хижина на берегу два раза в месяц выходящей из берегов реки; не раз Ли доводилось просыпаться буквально на плаву, а однажды его даже вынесло на самую середину разлившейся реки и ещё часа 2-3 пришлось дожидаться, чтобы кто-нибудь из городских обратил на него внимание.
К счастью, товарищество среди студентов в те годы ещё не было вопросом взаимной выгоды. Несколько ребят старших курсов появились у стен его полузатопленного жилища ближе к полудню, а многочисленные булыжники, торчавшие над поверхностью воды, не позволили спальному плоту быть унесённым далеко. В дальнейшем Ли Гао пришёл к разумному решению, приковав цепью место спанья к тому, что мнилось достаточно твёрдо державшимся в земле, однако это совсем другая история.
Оловянный таз был приобретён Ли Гао именно в студенческие годы и с совершенно утилитарными намерениями. Ли был вполне убеждён, что таз, обладавший большей площадью, однозначно удобней ведра. К тому же, таз был более круглым и более плоским, его было легче расположить в достаточно тесном помещении. Ли был даже удивлён и страшился того, что его товарищи уличат в нечестности, так как приобретён был таз практически за бесценок, выменянный на однодневный пропускной в университетскую библиотеку у дворника, ставшего, скажем по секрету, через несколько лет знаменитым писателем, снискавшим внимание в том числе и Западного мира.
И так Ли Гао решил, на счастье своё, совершив покупку, закрепить её прогулкой вдоль по Обменной улице к подножию Храма.
Минуя одну из не самых любопытных лавок, где вниманию богачей предлагались всевозможные предметы роскоши, аксессуары, украшения, изготовленные руками бедняков, Ли невольно задержался, обнаружив нечто совершенно притягательное в положении одного из "чучел"; так студенчество клеймило равно и завезённые из Западного мира манекены и женщин, занимающихся примеркой и дегустацией всего представленного в лавках товара с намерением не отпускать искушённого толстосума с пустыми руками.
"Чучело" выглядело непривычно живо. Среди поэтов использовалось, как помнил Ли Гао, слово "пышет", и перед внутренним взором читателя возникала не столько искусственная "царственная пышность", сколь "многообразие выражаемой природой силы", не столько помпезность придворных восхвалений - сколь трепетность первых признаний юного ума перед склонённой к нему ветвью вишнёвого древа. Ли Гао с трудом удерживался от того, чтобы не окликнуть неизвестную, однако любой громкий возглас в данных обстоятельствах казался ему проявлением невоспитанности.
По воле ли наития или управляемый силой очарования, Ли Гао приблизился к "чучелу", склонился на одно колено, поставил перед собой на пол новоприобретённый оловянный таз.
"Чучело" засмеялось, мгновенно сбрасывая с себя маскировку. Перед Ли Гао предстала Её Семилунность.
...
.Ianitor, indignum, dura religate catena,
difficilem moto cardine pande forem.
uod precor, exiguum est: aditu fac ianua parvo
oblicum capiat semiadaperta latus
(Amores, Publis Ovidius Naso, 16 BC)
Снег тает, возвращая развеявшуюся было неопределённость. Вещи, упорядочившееся в один вечер, однажды утром разбредаются на 16 сторон, и человек, пробуждающийся посреди вещей, под одним углом, под другим - не имеет возможности дотянуться ни до одной из отлучившихся. Можно было бы заключить, что события, не развиваясь, складываются нередко по-Кржижановски; за чем скрывался бы, вероятно, второсортный фатализм, вроде того, что внушался массовым советским кинематографом.
В то же время, а какой фатализм мог бы считаться первого сорта? Старозаветный? Античный и трагический? Мифологических перипетий, так сказать, традиционно-веровательный?
Относительно последнего, вряд ли, поскольку фатализм требует цивилизованности и свойственной ей томления, как и соответствующего уровня развития литературы, чего-то, склонного к большим изыскам, нежели устное народное творчество.
Фатализм требует жертв, подобно моде. Фатализм с модой в принципе во многом сходны. Потому, наверное, будет ошибочным утверждение "фатализм сегодня в моде". Скорее наоборот, мода Наших дней отталкивается от оснований фатализма или находит в нём неистощимый источник, подпитывающий самую невообразимую вариативность товаров индустрии. Ради соприкосновения с фатализмом образа, воплощаемого и маскируемого модной одеждой, люди готовы к крайним психофизическим трансформациями, уподобляясь, к примеру, тем же "Монахам-волшебникам", неожиданно лаконично описанным Пу Сунлином.
С пересечением интересов фатализма и моды связано и распространение эзотерической литературы, предназначенной якобы для раскрытия "третьего пути" между сопротивлением Системе и смиренным сотрудничеством. Стоит иметь в виду, что никто в случае, например, шаманизма не говорит о "срединном пути", но об "альтернативе" ("альтернативная медицина"). Любопытно, что английская этимология alternate говорит лишь о происхождении части alter, в поисках же nare приходишь к самой обыкновенной латинской "ноздре". Из "ноздри" же можно вывести как ведическую, так и кокаиновую эпопею.
..Леонардо был прав, говоря, что у пятен плесени можно иной раз научиться большему, чем у созданий мастера
("Тринадцатая категория рассудка", Кржижановский Сигизмунд Доминикович, 1927)
No comments:
Post a Comment