кишащих множеств, в спазмах городов,
в водоворотах улиц и вокзалов -
в безлюднейшей из всех пустынь земли
("Путями Каина: Бунтовщик, Волошин Максимилиан Александрович, 1923)
...
"7 утра - это уже слишком поздно," - Геннадий открыл глаза с этой мыслью.
Пытаясь вспомнить, что за образный ряд мог подвести его к такому заключению, Геннадий спешно опустил обе ноги на пол одновременно. Ступни тут же скользнули каждая в свою сторону, отталкивая тапочки к противоположным стенам комнаты.
Гололедица.
Геннадий поджал ноги под себя и обернулся. Так и есть, окно оставалось приоткрытым. Минувший вечер завершался в том состоянии, что не способствует предусмотрительности в мелочах.
Подозрительно, впрочем, что ни руки, ни голова его не успели покрыться той же ледяной корочкой.
"7 утра - это уже слишком поздно. Но слишком поздно для чего?"
Геннадий успешно исполнил кувырок через голову в двуспальной кровати, попытался выглянуть в окно. Небо можно было бы назвать цветочно-голубым, не виднелось ни облачка, однако взгляду выглядывающего, лишь приподнявшись в кровати, доступны были одни крыши высотных зданий, горизонт же оставался загадкой.
Впрочем, крыш могло оказаться вполне достаточно для первых утренних впечатлений. Геннадию померещились люди, парочками сидящие на этих самых крышах. "Это хорошо, что технологии пошли дальше и нет нужды в общих выводящих трубах," - Геннадий прищурился, люди превратились в большие чёрные мешки - в такие часто собирают опалую листву порядочные дворники.
"7 утра - это уже слишком поздно, но, чёрт меня побери, если я понимаю, зачем нужно было тащить мешки с осенней листвой на крыши!" - Геннадий потёр ладонями ступни, пытаясь согреть, неприятное ощущение на подошвах не исчезало.
Белый голубь рассёк вид из окна по диагонали. Коготки царапнули о карниз, донеслось лёгкое, будто вопросительное воркование.
Геннадий вспомнил о загодя раскрошенной буханке гречаного хлеба, без сахара, дожидающемся в глиняной мисочке в 5 шагах от кровати, на верхней полке шкафчика, в окружении книг и одной из них прикрытой. "Жизнь насекомых". Сделать, впрочем, и 5 шагов не представлялось возможным по этому льду.
"7 часов - это уже слишком поздно, но я ведь могу обернуть ноги простынёй или просто одеть пододеяльник.." - Геннадий уже начал представлять, как он насыпает хлебную крошку и множество голубей и голубиц, самого различного окраса, присоединяются к белому, издавая утробные, благодарные, милые слуху звуки.
Но ведь для исполнения воображаемой картины потребуется совершить не только 5, но ещё около 8 шагов - для того, чтобы добраться до оконной рамы.
"7 часов - это уже слишком поздно, но если я по неосторожности выскользну из окна, то пододеяльник можно использовать в качестве парашюта.." - Геннадий стал было вытряхивать тёплое покрывало из белого пододеяльника, когда из коридора донёсся звук растворяемой двери.
Чья-то верхняя одежда бросилась на крючок, вешалка издала гостеприимный скрип. Обувь стукнула о пары ей подобных. Аккуратные шаги скрылись на кухне, где тут же звякнула дверца самораскрывающегося холодильника.
Геннадий ощутил некоторую тревогу. Ключи были в единственном экземпляре, он твёрдо был убеждён, что не мог вчера отдать их кому-либо. Он просто не попал бы в свою квартиру. "7 часов - это уже слишком поздно," - Геннадий словил себя на том, что видоизменил цитату не оставившего следа в памяти сновидения, вместо "утра" говоря о "часах".
Значит, кто-то пришёл вместе с Геннадием к нему домой, приглашённый переночевать. Это могла быть женщина, это мог быть мужчина, Геннадий интересовался и теми и другими, по крайней мере, до тех пор, пока те проявляли себя с положительной стороны.
На кухне задрожал шкафчик с мебелью. Это объяснялось движением проходящей под зданием линии метро.
Геннадий прислушался, но ничего исключительного разобрать не удавалось. Сосед следовал традиции неуклонно. За стеной телевизор разразился несколькими выразительными фразеологизмами, могучий женский контральто, призванный приободрить встречающих воскресное утро в непозволительно поздний для преуспевающего молодого человека час.
"Это уже слишком поздно," - повторил про себя Геннадий, затем едва слышимым шёпотом, - "Слишком поздно, слишком поздно". Голубь пересёк открывающийся вид на крыши с мешками осенней листвы в обратном направлении. "Как собачка на молнии," - заключил Геннадий, пытаясь дотянуться до соскользнувшего с ушной раковины, отброшенного неловким движением руки на пол слухового аппарата.
...
Несоответствие между цитатой и очевидным содержанием, без сомнения, служит "маркой" многим экспериментаторам в литературе (поэзии) и музыке на протяжении, можно сказать, веков. Каждый из прибегающих к такому решению (перечисление фамилий займёт лишнее время, поскольку потребует предварительного отыскания оных) имел собственные мотивы, в одном, впрочем, сходные - надежда на приоткрытие читателем того, что маскируется авторским неумением выражать мысль связно, не снимая себя ответственности.
Насколько далеко ещё можно отступиться от поэтического "отображения действительности", это пока нерешаемая задача. Если прежде мучительными представлялись пара-тройка словес, использованных неудовлетворительным, отступающим от цельной картины стихотворения, образом, то теперь начатое четырьмя днями назад сочинение находит себя в столь непритязательном виде в воображение и при-совокупляющемся строгом почасовом расписании автора, что часть последнего, способная ещё испытывать "человеческие чувства" (сострадание, сочувствие, жалость) - вдруг приобретает характеристики полноценной личности, начинает существовать собственной, выходящей из-под контроля и не подлежащей сознательной оценке жизнью. Эта же часть, вероятно, и готова прозреть образ Эго, чьим Альтер- оно имеет сомнительное удовольствие выступать, ни где-нибудь, а в мультипликационном персонаже.
"Философское образование" способствует лишь декоративному усложнению языка, судя по всему. Приходится разучиваться, но когда приходишь на встречи "разучившихся", становится отчего-то противно. По крайней мере, такой (популярной) манеры общения ты себе бы не пожелал. В то же время, сохраняется чувство удовлетворения от того, что ты перерос, наконец, толкование популярности как показателя сугубо негативного (отрицательного, свидетельствующего о деградации, регрессе, опошлении). Очевидно, что не сама популяризация привносит искажение, а те, кто достигают популярности с каким-либо продуктом - имеют дефект (как и миллиарды им подобных).
...
.The sentiency is the riddle of riddles
(Japanese Miscellany: In a Japanese Hospital, Hearn Lafcadio Patrick, 1901)
No comments:
Post a Comment