.Батюшка вошёл в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды
("Капитанская дочка", Пушкин Александр Сергеевич, 1836)
Отец мой, Никодим Доминикович Модников, будучи в звании генерала (по совместительству генерал-фельд-кох) Хульских сил, относился к моим наукам, мягко говоря, снисходительно, а если откровенно, то и с предубеждением.
Заставая меня за исследование внеочередного экземпляра, он едва слышно хмыкал, протяжно втягивал носом воздух, на несколько секунд задерживал дыхание, отчего у него начинали медленно закатываться глаза, так что становилось видно белоснежные, без единого изъяна белки, и начинал громогласно вещать о чём-то совершенно несущественном.
Так продолжалось уже несколько лет, однако отцу так и не удалось смутить меня до того, чтобы бросил я тотчас своё занятие и вступил с ним в бессодержательную беседу. Отвечать мне удавалось достаточно кратко и в то же время содержательно, чтобы, спустя примерно три четверти часа, отец, с большим удовлетворением хмыкая и подкручивая левой рукой в плотной (лечебной) белой перчатке длинные колючие волосяные отростки, произраставшие у него едва ли не из самых ноздрей, так что в возрасте 24 полных лет отец мой принужден был отказаться от стрижки волос в носу, предпочитая сплетать те с усами; Никодим Доминикович Модников удалялся, набросив на левое плечо персидскую попону, в родительские покои.
Впрочем, достигая самого порога, осторожно (чтобы не разбудить супруги) берясь за грушевидной формы ручку дверную, отец звучно хлопал себя по лбу (что нередко приводило в необъяснимый восторг моих младших сестёр, повариху Фёклу и троицу её юных помошниц, прозванных отцом, хорошо знакомым с греческой мифологией, Клошкой, Ляшкой и Атрошкой), разворачивался на каблуках экстравагантных армейских сапог, чем-то напоминающих первые цеппелины, и твёрдым шагом направлялся к конюшням, где для Его армейского величества, едва ли не ежедневного в весенние и осенние деньки, смотра уже выстраивались чёртова дюжина скакунов-малоросликов.
Однако не всегда путь Никодима Доминиковича лежал к обожаемым непарнокопытным. В другие дни на месте персидской попоны лежала японская удочка, американское двуствольное ружьё или обыкновенная молдавская лопата, а ноги вели отца к тихой заводи, в дубовую рощу либо на просторные огороды, для работы на которых, и помощи отцу, периодически нанимались туземцы из желающих обучаться европейским языкам; уроки эти преподносились в качестве оплаты наёмного труда (не считая обязательного регулярного питания и крыши над головой).
Я же оставался, окружённый своими экземплярами, на старой дубовой лавке, вокруг которой, собственно, и возводилась усадьба. Лавочку эту, наречение которой "скамьёю" могло считаться и проявлением неуважения, поскольку скамьи в здешних местах изготовлялись чаще всего из сосны, - так вот, лавочку смастерили в те времена, когда нынешняя дубовая роща могла ещё называться лесом. Ныне, приближаясь к своему полувековому возрасту, я могу с полной убеждённость сказать, что: первое, если бы и было место, где я, находящийся сейчас на противоположной точке планеты, мог, как говорится, "пустить корни", то это была бы эта самая лавонька; второе, в старину люди умели мастерить так, что дерево сохраняло жизнь, обратившись и в самую непритязательную мебель; третье, если и росло на нашей планете дерево, срубить которое было бы не жаль для того, чтобы изготовить себе гроб, и если бы человечество таки научилось путешествовать во времени..
...
Как неуловимы знания!
Ведь прочитанное - не есть узнанное, и даже необязательно ещё о прочитанном сложилось понятие. А повторённое? Повторение действует через внушение неоспоримости, того, что в доказательстве то или иное положение не нуждается, того, что человек впустую растрачивает годы жизни, изобретая велосипед, вместо того, чтобы попытаться хотя бы смастерить оный из подручных средств.
Но велосипед смастерённый - чем он отличается от велосипеда, потребовавшего структурированного производства, участия определённого числа механизма в Наши Дни и бесчисленных рук и умов, работавших над изобретением этих механизмов, усовершенствованием их и модели велосипеда, требовавшей наименьших энергетических (со стороны производителя и под тяжестью велосипедиста) затрат?
На одном из засоряющих информационное пространство будто антикварных снимков запечатлён молодой человек, придерживающий стоящий перед ним деревянный велосипед. Фотоснимок сделан то ли в начале прошлого века, то ли в пределах трети; дело происходит на пустыре либо у просёлочной дороги; молодой человек, судя по внешнему виду его и окружающей обстановке - не из зажиточной семьи. Сам же велосипед составлен, очевидно, с незнанием требуемых геометрических данных или неумением им следовать - в целом, он может и использовался в качестве транспорта, однако комфортной езду на нём вряд ли можно было бы назвать. И всё же - велосипед смастерённый (хотел бы я знать, как это будет на латыни).
И вот, вводя в строку поиска "деревянный велосипед", что же может освидетельствовать неискушённый, обретения ищущий, введённый в заблуждение первым же впечатлением?
Горы, горы и горы, горные цепи, хребты, поднявшиеся из мирового океана архипелаги, атоллы и просто руины древнейших из цивилизаций, представляющие собой версии того самого велосипеда смастерённого, но даже при огромной уступке со стороны неискушённого не могущие на равных соперничать с делом рук неизвестного с фотоснимка якобы начала прошлого века!
Самое настоящее ретроградство, вот, как это можно было бы назвать: предпочтение той вещи, что считается уникальной за счёт одного только расчёта минувшего с момента первого соприкосновения с рукой мастера времени.
С другой стороны, человечество, благодаря "открытому доступу" к любого рода информации, в особенности той, что сопутствует маскировке досуга под трудовую деятельность - всё, что делает, так это наращивает, неконтролируемо наращивает конечности, не органы чувств, а именно конечности, с хватательной, щупательной, ласкательной, терзательной, топтательной целями, оставаясь при этом единым ненасытным половым органом.
.La mia anima, se qualche volta si ricorderà di voi, crederà di mettersi a suonare un organetto di Barberia per fare ridere le serve e piangere chi non c'e
(Bestie, Federigo Tozzi, 1929)
No comments:
Post a Comment