Ли Гао беспокоился не за себя, но за соседей своих, в частности, Ляо Чжая, никогда не отличавшегося остротой зрения, что могло только усугубится с возрастом и по мере изменения климатических условий. Зимы стали теплее, лето - жарче, весна и осень практически растворялись, сводясь к Апрелю да Октябрю. Мастер Бобо на протяжении большей части года пребывал в пасмурном настроении, поскольку вдохновляли его осень, Гуан Люй, вдохновлявшийся весною, переносил изменения с большей благодарностью, однако и он находил себя всё более в грёзах, нежели в действительных поэтических упражнениях.
Ли Гао аккуратно ссыпал остатки корма с ладони в упаковку, приблизился к окну, приоткрыв жалюзи пальцами - движение, с ранних лет ему внушённое бесчисленными шедеврами буржуазного кинематографа; у Ли Гао одного на окне были закреплены жалюзи, что по умолчанию считалось признаком особой симпатии, оказываемой ему со стороны Её Семилунности, чего Ли Гао, будучи воспитан в традициях доконфуцианства, попросту не мог себе позволить отрицать.
В щель между раздвинутыми рёбрышками жалюзи заглянув, Ли Гао обнаружил, что фонарный столб цел, освещение таким же ровным голубоватым ореолом северной вершиной достигает двери парадного, у правой стены всё так же лежит гора дубовой листвы, собранная Мастером Бобо в поисках растворяющегося в августе сентябрьского вдохновения. Мир за окном исполнен покоя, а значит Ли Гао может вернуться к изучению последних новостей в области борьбы за права животных, затем почистить коллекцию ружей и кинжалов и поразмыслить, наконец, о приобретении охотничьего пса, не смотря даже на угрозу конфликта с некоторыми соседями, тем же Гаун Люем, не скрывающим своего детского страха перед "лучшими друзьями человечества".
Но стоило только Ли отойти на четыре шага от окна, как он снова, и куда отчётливее, расслышал звон бьющегося стекла. Ли Гао замер, прислушиваясь, готовый расслышать и самое падение звёзд, однако всё, что он смог - это обнаружить легкое шуршание покинувшей кроны листвы.
Поскольку вечер был безветренный, Ли Гао на этот раз прокрался и аккуратно приоткрыл оконную раму так, чтобы в щель можно было увидеть сваленную на углу гору. Её не оказалось на месте.
Удивлённый и исполнившийся подозрительности Ли приоткрыл оконную раму чуть больше. Нет, никакой листвы нет и следа. "Возможно, Мастер Бобо счёл благоразумным укрыть кучу за стеной, так чтобы вид её не пугал впечатлительного посетителя в темноте." - решил Ли Гао, собираясь закрыть оконную раму и заниматься далее по намеченному плану. Однако в то мгновение, когда задвижка щёлкнула - из прихожей донёсся приглушенный шорох. Холодок пробежал по спине охотника, но Ли Гао шагнул в коридор, будучи готовым к приятным и неприятным неожиданностям.
У двери, склонив приветственно лысую голову, стоял монах. Ли Гао, потеряв на мгновение контроль над собой облегчённо вздохнул, встречая гостя сдержанной улыбкой, жестом приглашая войти. Монах поклонился ещё раз и двинулся в комнату с аквариумом, с порога которой отошёл хозяин, пропуская гостя.
Ли Гао догадался, что монах либо глухонемой либо принял на себя обет безмолвия (что предполагало и глухоту). Он отправился на кухню, помня о том, что лучшим угощением для паломников всегда служили постная лепёшка и яблок, хотя не было случая, чтобы монах отказывался от маленькой чарки рисовой настойки.
Выбирая яблоко покрупнее из корзины с приобретёнными в начале недели плодами, Ли Гао уронил лепёшку, завёрнутую в свежую газету, когда звук разбивающегося стекла повторился. Схватив первое попавшееся яблоко и едва не наступив на лепёшку, Ли Гао бросился в комнату с аквариумом.
Монаха и след простыл. Аквариум был пуст, а на поверхности воды плавало несколько дубовых листочков.
Будто загипнотизированный, Ли Гао приблизился к окну, собираясь привычным жестом раздвинуть рёбрышки жалюзи. На том, которого касался средний палец он успел рассмотреть иероглифов, прежде чем те растаяли в тени: "Как листва принадлежит дереву, питая корни его, так и рыбы - листва океанская".
...
.Наученный событиями, он понял: сны, как тати притчи, приходят невидимо, прокрадываются под лбы, стараясь разминуться с глазами, и лишь там, под черепным кровом, в безопасности, разлегшись на мозгу, сбрасывают с себя невидимость
("Боковая ветка", Сигизмунд Кржижановский, 1927-28)
За одним фиаско следует другое - задачей человека остаётся только представление этих фиаско как примеров недаром потраченного времени, что требует не меньших усилий, нежели, к примеру, сочинение романа, от которого автор не имеет привычки в дальнейшем открещиваться.
Чувство уходящего времени становится помехой для автора - в этом, возможно, лежит (отчасти) причина возникновения указанной привычки. Человек не готов признать поспешности, неосновательности, пустотелости сделанных однажды умозаключений. Тем более, что эти самые "плацебо" могли лечь в самый фундамент писательского авторитета.
В то же время, поводом для фиаско нередко служит обыкновеннейшая алчность, ненасытность, избалованность персоны, стремящейся приобрести все впечатления, выступавшие нуждой на протяжении долгих месяцев - и вдруг стать обладателем их в течение одного дня! Искушение столь велико, что человеку не надлежит и глупцом быть, а только лишь казаться, чтобы броситься навстречу тем, для кого он является непрошеным и с ростом энтузиазма и нежеланным гостем.
No comments:
Post a Comment